– Когда Анатолий Папанов выпустил спектакль «Последние» с Натальей Селезневой в главной роли, она умоляла меня стоять за кулисами и никуда не уходить, – говорит зав.костюмерным цехом Театра сатиры Лидия СТАСЕНКОВА. – И я стояла несколько спектаклей, как громоотвод. Наташа посмотрит: я на месте. Значит, ей спокойно. Сколько лет прошло, а она порой вспоминает: «Помнишь, как я тряслась, и ты меня не бросила». В Театре сатиры Лидия Петровна работает уже почти сорок лет. По просьбе «Театрала» она рассказала о загадках и тайнах самого веселого в Москве закулисья и о тех моментах, когда ей было не до смеха.
Непредсказуемая Аросева
– Когда я только поступила сюда, у нас была зав.гримерным цехом Сильва Васильевна Козырева, которая дружила с Ольгой Аросевой. И вот я как-то сижу в гримерной, где Козырева причесывает Ольгу Александровну. И вдруг Аросева ни с того ни с сего заводится: «Что ты мне тут делаешь?! Не умеешь ничего! Пошла...» И тра-та-та матом. Сильва даже бровью не повела. Улыбнулась и продолжила свое дело. Такое самообладание меня поразило. И однажды я Аросевой говорю: «Вот если б вы мне так сказали, я развернулась бы и ушла». А она: «Потому я тебя и не посылаю, вижу твой характер». Кстати, в плане характера мы с Аросевой оказались одного поля ягоды. Я, как и она, тоже вспыльчивая, но отходчивая. Мы, конечно, сдружились. Был у нас спектакль, где по ходу действия выключали свет и в кромешной мгле Аросева должна была пройти в противоположный конец сцены. Я брала ее за руку и вела, чтобы не дай Бог, Ольга Александровна не споткнулась. В какой-то момент я приболела и несколько спектаклей подряд Аросева опиралась на другую костюмершу. Ольгу Александровну это нервировало, ей казалось, что моя коллега все сделает не так. Когда я вышла на работу (а так сложилось, что до спектакля мы с Аросевой не увиделись) – подхожу в темноте, молча беру ее за руку и веду. «Ой, Лидок, это ты! Как хорошо», – по голосу я поняла, что она улыбается. Настолько она меня чувствовала.
Однажды на «Бешеных деньгах» на Аросевой вдруг по шву расползлось платье – от декольте до самого низа. Я слышу крик: «Лидия! Лидия!» Думала, что это Аросева зовет героиню спектакля Лиду Чебоксарову. Но какой-то встревоженный крик. Поймала себя на мысли, что я такой сцены в спектакле не помню. Тут прибежали ко мне перепуганные костюмерши: «Лидия Петровна, скорее!» Оказалось, что Ольга Александровна мечется за кулисами, ругается на чем свет стоит, а они подойти к ней боятся – струсили. Я подбежала, платье прямо на ней быстро булавками сколола, а чтобы «шов» не был заметен, накинула сверху черную шаль, и тоже булавкой к платью прикрепила, чтобы не сползла. На все про все у нас были считанные секунды, но мы успели. Через мгновение Ольга Александровна уже была на сцене.
Я ее очень любила. Мы пуд соли съели, даже в Афганистан ездили с концертной бригадой. Ничего она не боялась.
Конфликт с Мироновым
Вы спрашиваете, каким был Миронов? Андрей Александрович терпеть не мог новые костюмы. Любая примерка – катастрофа. Все ему неудобно. И себе и нам нервы измотает. Спектакль «Мы, нижеподписавшиеся» он играл в своих брюках – принес из дома какие-то старенькие, которые давно на ладан дышат, и в них выходил на сцену. Благо костюм у него был современного работяги – резиновые сапоги, ветровка... Я не раз предупреждала: «Андрей Александрович, брюки могут лопнуть – посмотрите какие они ветхие, аж светятся».
Он отмахивался. И, наконец, на одном из спектаклей брюки действительно расползлись на две половинки. Он летит за кулисы, рвет и мечет. Ко мне прибегают молодые костюмерши: «Спасайте!» И вот я мчусь сначала в мужской цех, хватаю брюки Миронова из другого спектакля (ничего, что они не подходят по цвету, зато крепкие), потом несусь в кулисы и молча протягиваю их Андрею Александровичу. Он переодевается и бегом на сцену. После спектакля я пришла к нему в гримуборную: «Я ведь предупреждала!» – говорю в сердцах. А он уже отошел от переживаний и шутить со мной пытается. Но я-то все еще на взводе, сердце болит – одному Богу известно, каких нервов стоил мне этот форс-мажор. Рваные брюки я демонстративно бросила на пол, развернулась и ушла. Миронов потом не раз пытался как-то сгладить острые углы: шутил, заговаривал, но я ноль внимания. Однажды принес цветы: «Мадам – это вам». Он меня почему-то всегда «мадам» называл. Я букет при нем сразу и выбросила. «Андрей Александрович, – говорю. – Мне тот день, который вы сейчас пытаетесь загладить этими цветами, очень дорого стоил». И долго мы не общались. Спустя время поехали в Ереван на гастроли, сидим в фойе кружочком – актеры, цеховики – ждем, когда костюмы привезут, байки травим, смеемся. И Миронов тут при всех так картинно опустился передо мной на колено и умоляющим тоном говорит: «Мадам, ну простите меня!» Конечно, я к тому моменту зла на него уже не держала.
Награда от Плучека
Однажды на гастроли в ФРГ поехал дирижер, который с артистами был еще мало знаком. И после первого акта «Трехгрошовой оперы» Миронов в антракте был сам не свой. «Это не дирижер», – бунтовал он. Но исправить ничего уже было нельзя. Андрея Александровича в такие моменты лучше не трогать. И вот сидят они в гримуборной – Миронов весь на нервах, Плучек, Ширвиндт... А я знала от костюмерши из мужского цеха, что настроение Миронова может улучшить чашечка крепкого кофе. Поэтому я заварила кофейку, молча поставила перед ним эту чашечку и тихо удалилась. А после спектакля мне Плучек сказал: «Ну, умна!» Это потому что я нашла единственно верный способ разрядить обстановку. И Миронов уже в хорошем настроении отыграл второй акт.
А как же я плакала, когда Андрея Александровича не стало. Я тогда тоже была в Риге, на гастролях. Мы ведь только что похоронили Папанова. Театр переехал из Вильнюса в Ригу, где был запланирован совместный творческий вечер Папанова и Миронова. Но Андрею Александровичу пришлось выступать одному. Накануне он пришел ко мне: «Мадам, могу попросить у вас цилиндр?» Я говорю: «Только если вы мне сделаете хорошее место на вечер».
Из года в год я стала постоянным зрителем его творческих вечеров – на каждых гастролях Миронов обязательно выступал перед публикой. И я видела, что он невероятно вырос как артист.
В тот год он был просто на пике. У него было такое настроение, подъем, он просто летал по сцене, бесился, играл с невероятной отдачей. А на следующий день давали спектакль «Женитьба Фигаро». Мы смотрим: что-то не так. Ширвиндт его подхватил, унес за кулисы... Мы все столпились вокруг в растерянности. Мне Аросева говорит: «Надо звонить Канделю». Это профессор такой был. На гастролях в Ташкенте, когда Андрею так же стало плохо, он его обследовал. И по стечению обстоятельств этот профессор как раз отдыхал в Риге. Я говорю: «Он в гостинице через дорогу живет, я побегу туда». Но профессор ничем уже помочь не мог.
Красные ботинки Папанова
Был у нас спектакль «Рыжая кобыла с колокольчиком», и по поводу костюма Папанов высказал пожелание: «Мне ничего особенного не нужно, только туфли – красные». А где их было взять в 1986 году? Но мы нашли. Не помню где – то ли сшили, то ли привезли откуда-то. Анатолий Дмитриевич по поводу костюма всегда четко командовал: «Дай мне другую рубашку». И точка. Совсем другое дело Георгий Павлович Менглет. Принесешь ему рубашки на выбор, суетишься, волнуешься, он машет рукой: «Лида, да х... с этой рубашкой, какая мне разница!» Он был человек безграничного обаяния и даже матерок из его уст звучал, как песня. Когда он только женился на Нине Николаевне Архиповой, она сделала ему по этому поводу замечание. И Георгия Павловича было не узнать: стал строже, внимательнее. Обаяние ушло. Тогда весь театр на нее накинулся: что вы с Георгием Павловичем сделали, он индивидуальность потерял! После чего Менглет снова стал самим собой.
Если говорить о том, с кем мне легче всего работать, так это с Верой Кузьминичной Васильевой. Таких людей, как она, просто не бывает. Ни разу она не повысила голос. Она интеллигент, в моем понимании, высшей пробы. Эталон. Внимательно относится к людям, и если ее просят сфотографироваться, дать автограф или интервью – всегда пожалуйста. Остановится, улыбнется, уделит время. И костюм всегда терпеливо примеряет, не спешит, не нервничает. Одно удовольствие с ней работать.
...У нас в театре большущий запасник костюмов: я с прошлых спектаклей храню все, вплоть до ленточек. И порой слышу, как в шутку меня называют крохоборкой, мол, все до нитки собираю. А как иначе-то? Но зато, если что-то вдруг понадобится, и все бегают, не могут найти, по громкой радиосвязи объявляют: «Позовите ту, у которой все есть», – значит меня. Когда к нам в костюмерный цех приходят на работу новые сотрудницы, первым делом я открываю им золотое правило нашей профессии: улыбайся и молчи, будто воды в рот набрала, не оправдывайся, не вступай ни в какую полемику.
Я ведь поначалу робела, особенно, когда кто-то, настраиваясь перед спектаклем, начинал ругаться. А потом поняла – артисты, они ведь как дети, их надо просто любить.
Автор: Ольга ЛуньковаИсточник: www.teatral-online.ru